----- Ландшпиль ---- улицы

- Что у нас по казням на завтра? - мужик, сидевший за тесанным столом, лениво зевнул и потянулся. Хрустнули суставы, пахнуло гнилью.
Нескладный напарник, деливший проходную, покосился на початый бутыль сивухи, жадно сглотнул. Казалось бы и ночное время, но уж больно денек загруженный - возмутителей спокойствия едва ли не вереницей ведут. Эк, видать, шило в седалище прижгло.
- Дык, этсамае, эшафот до полудня проповедниками занят, потом перерыв на обед и сжигаем ведьму, - нехотя пробурчал нескладный, - Будто сам не знаешь.
- Я-то знаю, а ты, щенок, сначала морду наешь, чтоб с начальством спорить, - маслянистые очи тюремного надзирателя затянуло бычьей дымкой, однако на злобу настроения не хватило. Так и пронесло. Вертухай копнул в носу и философски уставился на содержимое. - Как там наши голубчики?
Угловатый недоросль сплюнул сквозь маркую зубную прореху - этот жест казался ему чертовски мужественным - и принялся информировать.
- Наш ярус бодрячком. Даже живчик в пятой камере орать перестал... не без помощи, - вертухай покровительственно кивнул, - Второй ярус без потерь. Так... один на робе повесился и стеклорез, ну тот, который десяток девиц чести лишил, чего-т шевелиться перестал. Вчера еще дергался, а сегодня лежит ничком и воняет.
- Эт бывает.

Продолжить доклад нескладный не успел - громыхнула дверь и под тусклые своды темницы втянули еще одного несчастного.
- Фишки-шишки, тепленького принесли.
- Ага... тепленького блин, - оскалился патрульный, - на верхнем ярусе есть свободные камеры?
Надзиратель сложил губы трубочкой, дабы выдохнуть со свистом.
- Две. Одна даже с окошечком! Люкс!
- А церковные рыла?
- А что рыла? Или вы нелюдя отловили?
- Черт его знает, что оно такое... судя по отзывам никак не дохнет.
- Серьезно-ооо. До завтра обождет?
- Обождет. Та и не торопись особо - прощелыга на дурном попался, даже пинать стыдно.
- На чем?
- Выбил дверь у старого Ульфица и егойной крали. Про какие-то трупы орал. Юродивый.
- О-оохохо... допросить?
- Успеется. Тащите его в камеру и проверьте, не сдох ли.
Камера по меркам подземелья была действительно люкс. Соломка свежая, личное ведерко и заветное окошко под самым потолком. Свежий воздух так его разтак.
- Просыпайся, мразь, - наградив узника десятком затрещин и глухим пинком под левый бок, надсмотрщик поморщился и макнул рыжего в бочку. - Ничче, тут тебя окрестим, будешь как новенький.

Отредактировано Гильдия воинов (2011-01-22 21:53:35)

- ...А он всё равно не сдох!
- Ну и? Я всё равно не понимаю, почему здесь воняет какой-то палёной дрянью...
Отзвуки голосов бились о каменные стены и низкий потолок, как ошалевшая стая нетопырей, отскакивали от углов, звучали где-то тише, где-то громче. Им вторило такое же бестолковое эхо шагов. Те из сидельцев, кого ещё хватало на любопытство, ловили то одну, то другую реплику, оторванную от общего разговора капризами подземельной акустики, кому-то везло услышать больше, кому-то меньше...
А вот вони всем досталось практически поровну.
- Опять баланда пригорела... - сетовали бывалые. Те, кто ещё не успел привыкнуть, зеленели молча, зажимая лица тряпьём, какое нашлось.
- ...И вот тогда мы отволокли его в карцер, скрутили, забили хавальник, облили маслом и подожгли, пока опять не очнулся...
- Сраные умники... И что?
- Ну... Сам смотри.
Двое господ, занятых этой примечательной беседой, остановились напротив армированной двери, одной из многих. Тот, что был поуже в талии и, видимо, помладше в должности, подвинул скрипучую заглушку на смотровом оконце. Его спутник чинно подступил и заглянул в камеру.
- Вот дерьмо...
- Воистину... - согласился первый, с некоторого отдаления косясь туда же.
То, что находилось в камере, больше всего напоминало обугленный, скрюченный, облезлый труп.
Оно пребывало в неподвижном полусидячем положении у противоположной от входа стены. Оно было чёрное, собранное в какой-то ломкий узел, как лапки дохлого паука. То, что когда-то было лицом, пряталось в путаном пучке локтей и коленей.
- Так я не понял... - сдавленно, избегая полных вдохов, начал старший надзиратель, но младший дёргано кивнул ему обратно на оконце.
В камере закопошилась крыса.
Сначала зверёк дал о себе знать только шорохом, но почти сразу то ли осмелел, то ли заинтересовался - и проворно выбежал на середину камеры.
Обгорелое тело, вроде бы готовое развалиться на головешки от мельчайшей перемены положения, выпрямилось в стремительном и точном броске и тут же свернулось на прежнем месте. От том, что оно вообще двигалось, свидетельствовала крыса, извивающаяся, истошно пищащая в чёрных, цепких, тонких пальцах несостоявшегося трупа.
Истеричные крики грызуна оборвались в следующий же момент - труп раскрыл широкий чёрно-багровый рот и одним махом челюстей отхватил от крысиной тушки треть. Зубы, ужасно, нереально белые, окрасились ржавой кровяной краснотой. Повернув к двери камеры лицо, труп замер, вытаращился выжженными глазницами без век. Он жевал... Объеденные огнём губы не скрывали зубов, это создавало неприятное впечатление издевательской улыбки.
- Щас блевану... - резюмировал впечатления старший надзиратель. - Убери его нахер с уровня...

- ...Я слышал, кто ты. Ты не можешь умереть, да?.. Тебя сгноят здесь. Но ты не слушай - я озлобился, потому и говорю так. Сам-то я надежды не утратил... Хотя не знаю, что хуже, совсем растерять её или продолжать надеяться. Сама по себе она - диадема, крылья! Но то, что она не оправдывается - самая мучительная из здешних пыток.
"Ой человече, тебе, видать, не знакомо подавляющее большинство здешних пыток." Но вслух Кисарь возражать не стал. Во-первых, всё ещё не мог. Во-вторых, не хотел разрушать хрупкое прибежище, созданное этим тихим человеком для своего разума.
После допроса, который и допросом-то было не назвать, после каких-то проверок, мол "сюда дохни, туда дотронься", Кисаря перевели в другую камеру. Он заметил, что во время перевода пришлось только спускаться... В изоляции, при ограниченности впечатлений становишься чертовски наблюдательным. Начинаешь обращать внимание на детали, которые раньше пропустил бы, и тащиться от этого. Оборотень сделал вывод, что теперь тянет срок ещё глубже под землёй. И у него появился сокамерник. То есть, он появился у сокамерника.
Это застенчивое двуногое не вызвало у Кисаря ни малейшего любопытства. Он был необратимо болен, пуглив и присущ самим тюремным стенам, как крыса, и больше о нём Кисарь ничего знать не хотел. Крыс оборотень перестал ловить после перевязки, когда ему замотали рот. Долгие часы оборотень просто спал в углу - одна стена за спиной, другая за боком, итого прикрыт... сравнительно безопасно. Но в конце концов тяжёлый сон сменился прерывистой дрёмой. На этом этаже не было дверей, камеры отгораживались от коридора частой решёткой. Сквозь неё проникало достаточно жёлтого, чадного света факелов, чтобы Кисарь через полотно на глазах сумел разглядеть, как сокамерник копошится на полу, сложившись в три погибели. Потом в коридоре раздались шаги караульного, товарищ по несчастью шмыгнул в сторонку и прикинулся спящим.
Постепенно, кроме привычки вот так ползать по полу, постоянно в одном и том же месте, за сокамерником стали заметны и другие странности. Например, он всегда дотошно сворачивал свой плащ. Не комкал, не сваливал в кучу, а именно складывал, как швея или прачка. В геометрически верную прямоугольную стопку. И не использовал по назначению, пока в камере не становилось предельно, замогильно холодно... "Что такое с этим плащом?" - недоумевал Кисарь. Когда сокамерник принимался за свою регулярную гимнастику, плащ бывал разложен на полу изнанкой вверх, и какой-нибудь его край сокамерник держал под руками, но опять шёл по коридору стражник, и опять скрытный заключённый притворялся, что спит.
Выбрав момент, когда он действительно спал, укрывшись своим плащом, оборотень подполз к нему и отвернул угол загадочного предмета одежды... за чем и был пойман за руку.
Кисарь зашипел и вырвался, точнее человек отпустил его.
- Прости, прости... Тише... Больно?
В ответ Кисарь отрицательно помотал головой. Сокамерник вздохнул и улыбнулся.
- А ты не болтливый... Какое же это счастье, что ты не болтливый. У меня чуткий слух, знаешь?
Кисарь опять мотнул головой - он не знал.
- Не бойся... - сокамерник перевернул плащ и поманил Кисаря. - Можешь посмотреть. Ты ведь видишь, я правильно понял?
Оборотень подобрался поближе и увидел, что изнаночная сторона плаща вся испещрена рядами мелких букв.
- Я тут пишу, - объяснил человек - мягко, как робкому ребёнку. - То, что слышу, и то, что приходит в голову... Разные истории. Вот и про тебя есть, - он указал на прямоугольный лоскут писанины, - то есть не совсем про тебя, но ты вдохновил. Здесь о том, как у маленькой девочки ожила тряпичная кукла... и перерезала всю семью. Девочке пришлось запереть куклу и сжечь весь дом вместе с телами родственников.
"Нифига себе сказочки!" Кисарь пригляделся к тексту. Некоторые фрагменты и вправду были историями. Другие, поменьше, содержали обрывки случайно подслушанной информации - имена, пароли, явки.
- У меня чуткий слух. Я постоянно слышу... Даже то, как у тебя меняется ритм сердцебиения. С этим можно свихнуться, особенно если чужие слова и звуки впутываются в сновидения... Я стал записывать, чтобы не сойти с ума.
Исподволь, слово за слово Кисарь превратился в принадлежность той соломенной башни, которую сокамерник бережно воздвиг где-то у себя в голове, в которую он удирал от того факта, что заперт и что умирает. Удирал он потрясающе удачно - страха перед смертью в нём не осталось ни на грош. Вообще единственным страхом этого человека, болезненно скромного, было то, что ему возразят. Так казалось Кисарю. Кисарь ему не возражал, поэтому был безопасен и даже приятен.
Умер он странно. Как будто у него сгнил какой-то внутренний орган... Яснее Кисарь не чувствовал. Он ещё пытался обратить этот процесс, шарил руками по груди сокамерника, но не улавливал потока ни его жизненной энергии, ни своей.
- Что ты делаешь... - слабо, тихо успокаивал его умирающий, - Брось, брось... Если ты на воле что-то умел, то тут магическая изоляция...
В тюрьме вообще почему-то много умирали, то и дело тащили по коридору тела.
- ...Слышь, это мумиё кажись у жмурика плащ увело, - хмыкнул стражник, один из тех двоих, которые явились за трупом застенчивого человека.
- И што? - отмахнулся второй, - Думаешь, жмурик на это обижается? Бери его за ноги, забодал сачковать...